Revenge
Честно говоря, это начиналось иначе. Совершенно. Категорически. Рандомное, в чем-то спонтанное имя, имя организации, которое, вообще, выбрала Джесс — предложила она, а выбирали уже вместе, выбирали, выбирали, не выбрали. Точнее выбрали. Кто же знал, что это действительно окажется актуальным.
В начале кажется, что тотальная революция никому не нужна, ни людям, ни мутантам, что им предводительствует совершенно другая цель, а еще и более важные, более спокойные, вместе с тем, приоритеты. А потом не складывается. Знаете, так бывает.
Это начинается как действие. < action > не найдено в Salvation, поищите еще, error 404 not found — и тогда создается Revenge.

Revenge
Это правда когда-то начиналось
Как бы не называлось, Revenge — потому что ярко, потому что бросается в глаза
Revenge — потому что громко, потому что громкость, это то, что всем нужно, всем важно, Н е  хватает. Катастрофически не хватает.

Revenge
Только потом понимаешь, что не хватает не только громкости, яркости, действий. Не хватает именно обозначенного в названии, того параграфа, что легко читается между строк, но читается только на второе или третье прочтения книги. Джеймс, судя по всему, зачитывает эту страницу до дыр. Или и вовсе всю книгу. Обязывает. Что-то там обязывает.

Честно говоря, это подкашивает.
Обстоятельства при которых то самое понимаешь. При которых Джеймс все это понимает и зачитывает страницу до дыр. Может быть, проще было бы ее просто вырвать, скомкать и выкинуть с самой высокой точки в США. В городе, в котором он живет, дышит, дышит зарождающейся революцией. В этом никто, в принципе, не виноват. Ну. Жизнь виновата?
Просто в какой-то момент это все бьет поддых и подкашивает.
nevermind/
/mind
просто в какой-то момент один за другим пропадают близкие, важные, люди из его жизни, и их стирает резинкой, будто это все неаккуратный карандашный набросок.
Ему не хватает Джесс. Не хватает Томаса.
Это работает двойной мотивацией. \\

--  --  --  --

Вернуть традиции Джесс, вспомнить, что он все-таки создатель. Заинтересоваться — тем, что вообще происходит в Revenge.
Наверное, он все еще чего-то не знает, кучу всего не знает, выпав, чуть ли не на полгода — три-четыре месяца, но это та математика, когда год засчитывается за двенадцать месяцев, иногда за десять, иногда за четырнадцать. Полгода от трех до семи. И только девять месяцев, обычно идут без изменений в подсчете. Как-то так. Как-то абсолютно не важно, если честно.
Он все-таки возвращается, толком не задается вопросом, ждали ли его. Хотя, нет, ждали. Все рады, все поддерживают, это важно, это хорошо, это бьет поддых ровно так же, как эти исчезновения — хотя какие это нахуй исчезновения. Это отдает чем-то не тем, ровно так же как тот вечер в который он свалился к Энди, с алкоголем, желанием напиться и никогда не возвращаться.
По итогам он просто не хочет возвращаться
это было… странно? Ненавязчиво, на грани
Джеймс не задумывается и не возвращается.
Через пару месяцев после этого даже возвращается в Revenge. Даже раньше, наверное. Это, правда, было не то время, когда
Зато оказалось, что его способности вполне можно использовать как атакующие. Чертовски неожиданно, но. Удобно?
Он не задумывается о редких флэшбеках, будто бы он проживает чужую жизнь. С идеалами Джесс, ее привычками, хотя нет, ее сигареты ему не заходят. Он вообще так и не полюбил сигареты, хотя какое-то время курил. Наверное, к лучшему.
Он снова помогает мутантам, он снова помогает им и делает это теперь лучше — не печатает раздаточные материалы и не рисует плакаты для выступлений. Приводит новых мутантов, вытаскивая их из не пойми каких условиях, формирует группы для более активных действий.
Спорит с Иссаей.
Тоже интересный досуг, ностальгический, в какой-то мере.
Все сложно.
А, нет. Знаете, все становится еще сложнее. позже, в будущем, хотя, если заглядывать в будущее, достаточно далеко, то можно оговориться словом пиздец и понять, что в любые моменты прошлого, все было вовсе и не так плохо.
Но все правда становится сложнее.
Особенно, когда из-за поворота на вражеской территории, он почти врезается в кого-то знакомого. Во время спланированного за долгое время, заранее, нападения. И становится это все сложнее, вовсе не там, где этого можно было маломальски ожидать. Серьезно.
Привет, у него есть оружие. Он чаще использует способность, но все равно начинает его носить с собой, умеет теперь им пользоваться. И он почти выпускает пулю, помедлив лишь на мгновение. А потом на второе, и матерится, оглядывается через плечо, где Алекс готов выпустить звуковую волну, страхуя его и, в отличие от него, не забывая, что они на вражеской территории, бла-бла-бла-бля-ть. [/b]
Джеймс двигается раньше, чем толком додумывает движение, надеется, что успеет раньше, надеется, что этот придурок, что он здесь делает, господи боже, что, не начнет паниковать, не начнет вырываться и делать чего-то глупого. Больше, чем вон тот факт, что он здесь уже что-то делает, например находится, что, и да, этого уже достаточно как градация крайней глупости. Он правда надеется, что это обойдется, вот за то время, что толкает Энди к стене, что близко, и наставляет пистолет в плечо — надеется, успевает. И, ну. Ну, блять, Что, если он дернется или у него соскользнет палец. Поэтому в плечо, а не к виску, или затылку, или сердцу, в общем, все как полагается в пособиях, которые он никогда не читал и ни разу не видел в продаже.
Он часто дышит и чувствует себя так, будто только что шагнул с двенадцатого этажа, без парашюта или друга, что умеет летать. Или сразу с двадцатого.
— Не двигайся, — бросает, прежде чем оборачивается и кивает другу, которому собирается откровенно врать. Да. Уж. Это уже звучит отчётливей как "какого черта", а не "не двигайся, если хочешь жить". Хотя, должно быть вторым.
Даже не думает о способностях, то, что может профилактически успокоить, и потом разбираться, что к чему. А когда все же думает, то понимает, что все равно дурацкий вариант, когда он знает, как и почему Энди ко всему этому относится. Слишком хорошо знает, но также знает причины. И да. Это все же не рассматривается в качестве варианта.
Ничего не падает, не взрывается в пределах слышимости. Не потому что он делает такие поступки, а как отличный повод остаться без поддержки. Без поддержки и тыла, одному в Vigilance, ну.
Джеймс наскоро прокручивает в голове варианты, и один выглядит притянутей другого. Паршиво притянутым, честно говоря. Ну, его и так многие порой считают странным. Веселый последний год. Даже два.
Он честно пытается подобрать из всех вариантов наименее абсурдный. Выдох.
— Мои способности не так бросаются в глаза, я думаю, что стоит рискнуть прогуляться с заложником, что думаешь? Раз он сам бросается под ноги.
Это не вопрос, утверждение. Но вежливости ради, все такое.
А Джеймс думает, что это правда звучит как неплохая мысль, если бы он правда собирался использовать его для этого, а не что-то в последовательности: наорать, придумать как убедиться, что he would leave this place safe.
— Я справлюсь, ты знаешь, — улыбается в ответ на попытку протеста, не такого уж глупого, они и так разбегаются достаточно быстро, уходят глубже, дальше. И оставаться совсем в одиночестве — такая себе идея, пускай и он прав, что с его способностями есть неплохой шанс не пропасть.
— Двое чужих бросятся в глаза еще отчетливей.
И вот здесь, наконец, что-то громко падает, взрывается, whatever, вдалеке, Джеймс темнеет лицом искренне, но в чем-то это хоть что-то упрощает.
— Проверь что там, вдруг им нужна помощь, ладно?
Джеймс допускает, что его логика и последовательная связь сейчас хромает на обе ноги, еще и заставляет хромать третью, несуществующую. И все немного спасает то, что это подросток, ему всего немногим за двадцать, и может быть ему еще придется что-то объяснять — по закону подлости, наверняка, придется. Но об этом можно подумать позже, потому что пока работает.
А вообще все паршиво. И Энди, как бы сказать, катастрофически не в тему.
Катастрофически.
— Какого, блять, черта, — утверждение, вопрос, восклицание.
Он опускает пистолет, вспоминает, что стоило бы, а потом задумывается, а правда ли стоило. Делает шаг назад, отпускает полностью.
— Привет, Энди, — хочется то ли ударить стену рядом, то ли Энди, то ли что-то третье умноженное на пятое. Конечно, второе.
И выругаться еще.
Ну, здравствуй.[tea]<a href="amen">джеймс кэмпбелл, 31</a>[/tea][sleep]а анжоральс любил революцию и все было прямо очень плохо[/sleep]

Он никогда не вел списков, тех, что говорят о самых не ожидаемых событиях.
О людях, которых не ждешь встретить здесь-то и здесь, увидеть когда-либо еще, или, скажем, друга, знакомого, которого не ожидаешь увидеть, забравшись на верхушку заброшенного здания. Кого-то ожидаешь, кого-то нет. Это сомнительное «ожидаешь», конечно, не такое, когда сидишь и продумываешь наперед шаги или встречу, но кого-то встретишь и подумаешь, что да, он вполне мог здесь оказаться. Кого-то увидишь и удивишься.
Если бы Джеймс когда-нибудь начал вести свои списки, Энди должен был бы венчать некоторые из них.
Скажем, кого ты никогда не ожидал встретить при нападении на Vigilance?
И, конечно же, день нападения преподносит свои сюрпризы, заботливо, не дав заскучать.
Джеймс думает, что несмотря на то, сколько они знакомы, умный ли это шаг, опускать пистолет сейчас.
Разумеется, все равно опускает.
Делает глупости — то, в чем он достиг необычайной высоты навыка, то, в чем совершенство границ не знает. Он бы даже выстрелить не смог, если что.
Не чувствует это такой уж глупостью, слыша вздох, и так, удивленно, наверное, понимая, что это было страшно. Не ему. Тому, кого он знал с самого детства.
Алекс оставляет его одного, потому что верит, если что, то он справится. Справится, потому что умеет стрелять ради того, чтобы убить — уже научился, дурацкое хобби. Умеет стрелять, чтобы убить, умеет использовать способности, которые легко смутят одного, которые заставят других перестрелять друг друга — особенно, если быстро нырнуть за стену.
Он вполне сумеет ошеломить противника, ошеломить, вот, пленника, не пленника даже, которого он расписывал сейчас такими оптимистичными красками.
Джеймс смотрит на этого придурка, так, чтобы не видеть, так, чтобы получалось думать о чем-то кроме блять, пиздец, Энди не получается, и думает, что не уверен, а сможет ли.
На Энди все же приходится смотреть, и сколько еще приходится строится в шеренгу в его жизни в те же самые секунды. А он так старательно игнорирует. Наверное, должно становиться стыдно.
Джеймс испускает нервный смешок, веселый, истерично веселый, и не первый раз, не последний, наверняка, хочет заехать дулом пистолета Энди по лицу. Можно рукой. Лучше рукой, а лучше выдохнуть и успокоиться.
Они не террористы.
Больно и неприятно, что друг детства считает иначе. А ведь он даже не сомневается ни на миг. Джеймс читает это его в глазах, знает его достаточно, наверное, чтобы читать, даже не видя глаз. Но вглядывается, дурак, вдруг еще что найдет. Отличный жест, действие, когда пытаешься и вглядеться, и не видеть, не смотреть, желательно так, чтобы совсем. Так, конечно, очень многое сможешь увидеть (конечно, нет).
Не сомневается, лезет в правительство, которое обещает защитить от мутантов, и хватается за эту защиту, за это обещание, изучить, обезопасить — Джим уже смутно помнит разницу между официальными лозунгами и тем, что видят на улице они сами, с чем сталкиваются, что происходит на самом деле.
Думает, знает ли Энди об этой разнице — видит или нет.
Абсолютно не хочет знать ответа, каким бы он ни был, особенно, если не тем.
А мыслей о том, есть ли тому хоть какая-то разница — хочет еще меньше.
— Авангард на базу противника.
Энди смотрит так, что скажи сейчас «мы здесь, чтобы убить вас всех» — и он поверит. Даже не усомнится ни на мгновение, еще и спросит, что, ну, как, а меня убьешь сейчас или попозже. И в воздухе так красиво, невероятно отчетливо повисает, Джеймс, ты ведь мутант, да. И раньше с этим как-то жилось.
Почти нормально, пускай и уже и не в том вместе, какое было до всех этих откровений — но достаточно для того, чтобы с натяжкой хорошо дружить — встречаться не слишком часто, но дружить. После всего, что между ними то было.
А вот сейчас, надо же, повисает.
И ведь не полная не правда про убить, если подумать.
Найти и уничтожить машину по поиску машину, но мало у кого стоят, стояли иллюзии, что до нее придется пройти. И вряд ли их встретят с распростертыми объятиями and with a digital map on a floor.
Не встречают.
Какого черта ты здесь делаешь, Энди?
— Я бесцельно потрачу время, если начну рассказывать, что это не терроризм, а попытка обеспечить безопасность мутантам, безопасность, свободную жизнь, нормальные права?
Джеймс не договаривает ряд, пускай его можно продолжать чуть ли не до бесконечности.
Это вопрос-утверждение. Определенно не тот момент, чтобы рассказывать за что борется Revenge.
Ну, возможно, разгром и взрывы в здании, где Энди работает — тоже смутно мешают речам о справедливости. Может быть. Не точно.
— А как занесло тебя в секту по уничтожению мутантов, прикрывающейся громкими словами о справедливости… Или это еще более глупый вопрос? [tea]<a href="amen">джеймс кэмпбелл, 31</a>[/tea][sleep]а анжоральс любил революцию и все было прямо очень плохо[/sleep]

"Глупый" звучит как определение не только вопросу. Не столько ему. 
У него чертовски мало шансов спорить.
Джеймс вязнет в этом смехе как в трясине и хочется схватить за руки, больно сжать за запястье, а потом, а потом что-нибудь случится. Само собой, без его участия — давайте вот так. Конец игры, где здесь кнопка выхода.
Веселье, наверное, в том, что выйти-то все еще можно. Это не проблема. Проблема в другом. Проблема стоит напротив него и смеется своим тихим смехом, смеется так, что Джеймс вязнет, тонет, и, наверное, даже залипает. Без какого-то пошлого контекста, упаси боже, без какого-либо вообще контекста. Просто не может оторвать взгляд — и где-то здесь.
Кусает губы и хочется громко ругаться от того, что скользит, проскальзывает в чужом взгляде — только отчего-то не произносит ни слова. А зубы почему-то крепко сжаты за прикрытыми губами.
Энди Эддери, борец за справедливость, борец против злейших и ужасных мутантов, борец за свои растоптанные много лет назад идеалы, борец против зла во всем мире. Ты уже кого-нибудь убил своими руками или только стоишь в стороне, молчаливо поддерживая? 
Самое отвратительное здесь и сейчас, наверно, то, что Кэмпбелл почему-то знает, что сможет. Что не так уж важно, знает он ли сейчас о всем, что здесь происходит или нет, но предложи ему убить мутантов, завуалируй тройкой причин и идеалов — и voilà. Прокручивает в голове эту мысль, смотрит на нее, на него да даже не зло — устало и обреченно, и думает, что знает. Хочет спросить, посмотреть как Энди будет отвечать, хотя нет, не хочет.
(не спрашивайте то, на что не готовы получить ответа)
Сейчас на это просто нет времени.
Абсолютно нет, — работает аргументация, и Джеймс продолжает растрачивать это время попусту, не перехватывая ни на что инициативу, все, спасибо, не стоит, выход из игры.
или хотя бы поставим нападение на паузу. Пауза — вот, чего ему до ужаса не хватает. Кто бы знал. В этом, если честно, даже нет ничего настолько уж удивительного. Как будто он не знал или не знает, как Энди относится к мутантам — тяжелая судьба и неприятный опыт. Как будто Энди не собирает вещи, сразу как узнает о том, что Джеймс чем-то там обладает сверхсильным.
Кусает губы, размышляя каким оправданием это закрыть и надо ли.
А Джеймс прислоняется к косяку плечом, смотрит на него и, в общем-то, уже все понимает. Криво усмехается, и ждет слов, просто потому что ему интересно, что тот выберет. Чувствует себя неприятно виноватым.
Энди честно спрашивает, Джеймс честно отвечает, и Энди с легкостью перечеркивает все, что когда-либо было. А виноватым отчего-то чувствует себя Кэмпбелл. Даже не удивляется. Ни тогда, ни раньше, когда они оказываются в постели после стольких лет прочной когда-то дружбы, и Энди отчего-то задерживается в его квартире. А удивляется позже — когда они даже начинают позже общаться еще. Пытаются восстановить какую-то дружбу. Если уметь себе врать, то можно красиво расписаться, что отлично получается. Если не уметь, лучше исправить на получается неплохо. Могло бы быть куда хуже.
Вот например сейчас куда как хуже.
Сейчас в пору молиться и жаловаться в небеса — даром, что они, вероятно, уже где-то под землей — что почему именно ему так везет. Что да встреть Энди кто угодно еще, и на это уже хочется просто закатить глаза, вздохнуть и решить, что с натяжкой ему даже везет.
Встретить Энди — теоретически приятнее, чем наткнуться на его труп на обратном пути или узнать о его смерти из газет и медиа. Но как же невовремя, а.
— Вы так, конечно, никогда не делали, — усмехается, негромко, устало. Позволяет иронии проскользнуть в голос в полной мере, а дальше пускай уже не он решает, что с ней делать. Например, ничего. Ничего, но Джим все равно заканчивает еще одной короткой фразой, обрывая ее на выдохе, выдохнутом смешке, и ему плевать, что это ничего не изменит. Это даже не какие-то там попытки — да ну. — Никогда не убивали или не утаскивали в подземелья мутантов, которых позже никто и никогда не видел.
Очень однозначное «не видел», чертовски. Но Джеймс не уточняет, не использует более резких слов, потому что не хочет произносить что-то вслух, и это все звучит в тональности доброй детской сказки — какой-нибудь страшилки, одной из тех, что они читали вслух в доме на дереве, и иногда к ним присоединялся брат. Будто бы, если не произносить какие-то вещи, их не случится. Х-ха.
— Какая разница, — махнуть рукой, фигурально, но отчетливо.
Громаднейшая, конечно, но какая разница.
А Энди лезет на рожон, спасибо хоть что не тогда, когда он приставлял пистолет, на глазах у Алекса, спасибо, что сейчас, и хоть кто-то из них подталкивает отнюдь не замершее время дальше, потому что Джеймс этого не делает. Потому что у Джеймса, конечно, ни малейшей мысли, ни малейшего желания выбирать.
Джим думает, что его немного плавит этой улыбкой.
Плавит от желания вжать его в стену, с силой ударить
Плавит от того, как коротко и болезненно колет — в самое сердце.
Вот же.
Такой придурок.
Он наверное не может разгадать с полной гарантий, правда ли он верит в эту возможность, такой ли это
и просто подталкиванию к тому, чтобы не стоять как последние идиоты сейчас в проходе. Только, ну, это все равно едва ли что-то меняет, да?
— Конечно, сейчас, — соглашается, обещает, очень искренне, очень честно, очень врет и очень фонит обреченностью. У Энди что-то мелькает в глазах. Что-то такое, за что хочется действительно убить — если не убить, то ударить. Больно, приложить о стену. Хочет схватить его за руки, наверное, еще и потому, что хочет коснуться, лучше вообще схватить за плечи и потрясти, только ну вот, а что изменит. Случится какая-то магия, но магия никогда не случается, когда надо. Вот ведь. 
А Энди верит, или допускает возможность, вот, оно самое: допускает на полном серьезе такую возможность.
Хочется приставить пистолет сейчас, тот, что со снятым предохранителем, приставить и просто посмотреть, такое, неужели правда верит. В самом деле, по-настоящему? Джеймс трясет головой и самое лучшее, что он может сделать, это побиться о стену.
Удивительно, но и этого не делает.
Что за ересь у него в голове, конечно.
Один законченный придурок, который рушит все его планы. И, в принципе, они оба достойны этого звания.
Простит ли он себе, если он окажется тем самым, кого не хватило, чтобы найти машину? Нет. Простит ли он себе, если с Энди что-нибудь случится? В хаосе, который каким-то чудом не достигает их. Тем более нет. Отвратные обстоятельства выбора, ни больше, ни меньше.
А вселенная издевается, и не дает подсказки, не выбирает за него. За что он все еще ей благодарен, по многим причинам. Слава богу не дает — he has an idea how can this help look like.
Если не заходить в настолько высокие дали, все гораздо проще, легко, просто, как дважды два, как. Как лидер оппозиции, как один из — все еще один из, только это больше не Джез — лидеров Revenge, самое логичное — это спускаться глубже, достигать цели. В идеале — еще и использовать при этом Энди как заложника. В реальном мире, это работает отвратительно не так.
Не потому что не считает себя в праве просить о таком, да нет. Просто он знает Энди достаточно хорошо, достаточно хорошо знает его историю с мутантами, чтобы не ждать, что тот согласится. Когда он, черт подери, стал таким взрослым.
И когда все вокруг стало таким сложным.
Как когда-то друг.
Когда-то друг.
Когда-то.
Отвратительные жизненные обстоятельства.
Джеймс устало думает, что не знает кем его считать сейчас.
Кем-то, кого он знал, и кто теперь работает в Vigilance, в меру - да, нет - заслуженно считает его террористом, с кем когда-то он забирался по лестнице в деревянный домик, творил хаос, творил ересь, а сейчас они делают это по отдельности. Надо же как жизнь разбрасывает.
Джим не прикладывает его о стену, не вскидывает пистолет, делает еще один шаг назад, оглядывает коротко, и не уверен простят ли ему все это. Все то, что он прикидывает, решает, каким-то магическим чудом все же решает.
— Собираюсь использовать тебя как заложника, все такое. А потом вытащить отсюда.
Джеймс выкидывает вперед руку и протягивает ее Энди.
Ему даже интересно, а примет ли он ее. сейчас, теперь. Без всех попыток опровергнуть его мнение про терроризм — бесполезных попыток, он знает Энди, или он когда-то считал, что знает. Но в каких-то моментах — знает.
— Извини, — коротко, искренне, минуту назад он думал о том, что не считает вправе просить такого у Энди, знает, что он не согласится, если ставить это вопросом, и он просто не ставит это вопросом. И от этого странно, но да какая уже разница? — Мне нужно вниз, а я плохо расцениваю твои шансы пройти наверх самому, — Джеймс отгоняет мысли о том, что вряд ли им удастся пройти вниз и никого не убить. Что вряд ли у него удастся такая магия. И что глупейший выбор идти вглубь с неуверенностью в том, что он правда сможет убить кого-то на глазах у Энди, если придется.
А придется.
Он бы оставил его здесь, но он ведь не усидит на месте, и, никто не обещает, что сюда не дойдет никто из его организации. Забавно, но он продолжает не засчитывать их за террористов. И сомневаться, что Энди спокойно пройдет от точки А до точки Б без проблем.
Они все слишком много потеряли из-за Vigilance.
Кто-то нет, и просто не против получить свой фан от происходящего. Бороться за идеалы. Продвигать правые идеи. Все перемешано только так. — И нет, я не собираюсь убивать тебя после всего.
Мир — забавный.
Он никогда бы в жизни не подумал, что будет говорить такие вещи Энди и не быть уверенным, что он ему верит. Говорить всерьез, не в шутку, разглядывать его сейчас, приставлять когда-либо пистолет, держать, когда-либо в руках пистолет — и слушать от него вопросы, что ну как, Джеймс. Казнь отменяется или какое точное время?
— Ударишь меня в спину, при первой возможности? — усмехается глухо, когда протягивает руку, ладонью вверх. Это такая калька с того, что Энди предполагает, предлагает свое убийство. Это такая достаточно реальная возможность.
[tea]<a href="amen">джеймс кэмпбелл, 31</a>[/tea][sleep]а анжоральс любил революцию и все было прямо очень плохо[/sleep]

Джеймс чувствует себя подбитым в полете, чувствует себя выброшенным из воды на сушу, с необходимостью учиться дышать не жабрами, а ртом и легкими, использовать какие-то напрочь забытые знания, а мир падающим с высоты самого высокого небоскреба — он останавливается в полуметре, но ты уже успеваешь умереть дважды, и просто даже не хочешь думать, упадет ли он через минуту.
Самое страшное знать, что упадет.
Мир переворачивается, и ты вместе с башней летишь в пропасть, какую-то бездонную, какую-то ту, в которой из тебя вышибает дыхание.
У Джеймса вышибает дыхание, когда Энди хватается за его руку, жадно, всерьез, на секунду так, будто готов верить и верит сейчас. Отчего-то это бьет не меньше чем рассуждения о том, какая же диковинная тварь их жизнь, если несколько месяцев — полгода? что они не общаются совсем, превращается в готовность поверить, что он сможет убить его здесь, чтобы не мешался;
что Энди сможет ударить его в спину при первой же возможности.
Самое страшное, что он до сих пор это допускает. Говорил, говорит всерьез и сейчас ничего не меняется. Не до конца, не насовсем. Он просто надеется, что нет. Он просто не знает, смог бы не предложить ему руку и выпустить пулю в висок, если бы наверняка знал, что да.
Хотя кому он врет.
Не смог бы.
Он сжимает его руку — глубоко, сильно, крепко. Не хочет отпускать, не хочет разжимать – но все же разжимает не так сильно, на коротком тяжелом выдохе.
— Я тебя вытащу, — обещает Кэмпбелл серьезно, позже, спустя долгую паузу, что он хватается за эту руку не меньше как утопающим. живым, — не договаривает, но знает, уверен, сделает все, что можно. И не говорит, потому что надеется, что Энди не приписывает ничего больше. Хочет верить в то, что тот верит.
И он не хочет думать о том, что есть слишком много шансов, что они столкнутся с выбором, что вера в заложников, в их полезность — в меру обесцененна, сильно обесцененна для правительственных организаций, да в целом, для всех в современном мире, наверное. Это очень зависит от людей, но чья-то жизнь в лучшем случае удобный живой щит, и это не то, как он собирается использовать человека, которого он знает столько.
что, господи, а верит ли он в самом деле в то, что сможет в нужный момент не споткнуться и создать достойную видимость, не придется ли принимать решение слишком быстро не в те дали, и насколько отчаянно ему захочется выйти в окно, если окажется, что он нужен много кому.
И в любом случае нужно помнить, что…
Присутствие Энди не означает, что он не может убивать.
Присутствие Энди не означает того, что он не предпочел бы выбраться в живых не единственным из тех, кто здесь присутствует. и это сотни подводных камней в будущее, это сотни градаций взглядов, с которыми ему придется встретится, как только они выйдут.
Главное добраться сначала вниз, а потом вверх. И выйти. Они - он, постарается.
И да, это уже было,
Это просто никуда не девается — желание остановится, прижаться головой к стене и посчитать до ста, просто переждать пару минут в одиночестве, чтобы прийти в себя. Ему бы хватило — нескольких минут, но досадное недоразумение в том, что нет даже нескольких минут. Не в одиночестве — а Энди все же не тот компаньон.
К слову, это почти абсурдно, когда он может менять чужие эмоции щелчком пальцев и сейчас не может уравновесить хаос в соих. Хотя проще спросить, когда это было не так. Ведь никогда — не в последние пару лет, не в последние пару лет, когда сначала он начинает использовать эту способность в разы активнее, и в то же время теряет навык разбираться в своих эмоциях.
Он не думает, что это взаимосвязанно, это просто обстоятельства. Те, с которыми нужно как-то жить, с которыми Джеймс очень как-то живет. В конце концов, повод и последствия: он начал использовать эту способность потому что захотел заглушить уже появившийся хаос в своих. Не наоборот.
Джеймс закрывает глаза, а когда открывает — понимает, что смотрит в глаза Энди слишком долго, занимается слишком глупыми исчислениями и уравнениями, на добрую половину которых даже не хочет знать ответов.
[indent] что он не может им не верить.
Что его разрывает на лоскуты от понимания, что, а возможно не стоит. Даже не так — от понимания, что не стоит, не подходящий момент, даже не потому, что Энди воткнет нож в спину, а от того, что у них просто разные цели. С самого начала — и вот, они сейчас стоят не то на границе, не то на пьедестале этого начала, этой встречи разных целей, а, к сожалению, желание выжить — это отнюдь не единственная цель Джеймса. Иначе бы все было проще. Тогда было бы куда проще и верить, и доверять, и отводить друг друга в безопасное место, правда, вряд ли бы они вовсе оказались в этой отправной точке.
[indent] и вряд ли бы он узнал.
Это не кажется неверным, слишком уж неверным, что тот в органи... хотя нет, кажется. Он удивился бы кому угодно — из тех кто еще не —  больше, чем человеку, который никогда не скрывал свое сложное отношение к мутантам и.
Джеймс запоздало вспоминает, что он приходил напрямик к Энди вскоре после того как узнал, что Томас жив, просто поменялись приоритеты, планы, предпочтения. Когда хотел шагнуть в окно, но вместо этого шагнул не к близким и друзьям в своей же организации, а к телефону, а позже к Энди.
[indent] понимает, что не хочет знать, знал ли он об этом в тот день, дни, чертовски неполную неделю.
Сейчас самое последнее время вспоминать, кого, он может здесь встретить, самое последнее для того, чтобы раздумывать о еще не свершившимся будущем, и он просто смахивает тяжелый вздох,
— Пошли, — говорит, сжимая его руку и даже получается улыбнуться — выходит само собой, искренне, выходит немного устало.
Джеймс не спрашивает дороги, выбирает наобум ту, которую считает правильной и осторожно тянет за собой. Не выталкивает перед собой, с пистолетом у виска, даже не собирается, не совсем — не хотел бы, но не сомневается, что дернуть его на себя и приставить пистолет он успеет. И надеется, что оттолкнуть в сторону, в случае чего — успеет тем более. Честно говоря, это сложно. Сложно убедить себя в том, что
Сложно не смеяться, когда понимаешь, что громкое слово заложник — это скорее для своих. Потому что мимо других он пройдет. Потому что тех, кто подумает лишнее — можно убить, в то время как своих нет. В то время, как позволить убить Энди — нельзя и не хочет тем более.
Не спрашивает дорогу Джеймс по двум причинам: не верит, что тот захочет показать ему самую оптимальную дорогу, и не хочет служить тем, ради которого Энди придется предавать собственную совесть. Он и так ведет его заложником, пускай это и не больше, чем слова неловкого оправдания, алиби для них двоих — алиби, которое бы отнюдь не хотел использовать Энди, которую, наверное, не хотел бы использовать ни один из них.
Джеймс коротко думает, что свою совесть он сам только что предал. Но не то, чтобы у него был какой-то выбор, не то, чтобы он мог просто развернуться и уйти от мероприятия, которое они планировали столько времени, из организации, которая так болезненно забрала у него и Джесс, и брата.
И не то, чтобы он был готов ей позволить забрать еще и лучшего друга.
[tea]<a href="amen">джеймс кэмпбелл, 31</a>[/tea][sleep]а анжоральс любил революцию и все было прямо очень плохо[/sleep]